«Некоторые отношения, возможно, даже не должны были бы возникать, и их следовало бы закончить с самого начала. Иные отношения возникли лишь потому, что люди с самого начала сильно наврали друг другу. Конечно, опасно себя предъявлять, но еще более опасно себя не предъявлять. Если вы себя фальшиво предъявите с целью подходить под роль, то у вас возникнет такая система отношений, которая будет работать, когда вас там не будет». (Боб Резник)
Люди в потоке терапии: фантазии и реальность отношений.
Конечно же, опасно себя предъявлять. Но еще опасней себя не предъявлять. Идея о том, что есть какой-то «идеальный», скорей умозрительно существующий терапевт или клиент, может привести к тому, что человек начнет прикидываться. Чтобы не столкнуться со своим несовершенством, стыдом, страхами, или нежностью, например, ранимостью и слабостью, терапевты избегают походов к супервизору, пытаясь сохранить псевдообраз успешного человека. У такого человека все понятно и отлично, и он совсем не разочарован, не переживает отчаяния и одиночества. Клиент может оставаться в пределах выстроенного им крепкого здания personality, имитируя контакт. Столкнуться с живым человеком (с терапевтом), а не со своей фантазией о нем, сложно. Поскольку тогда следующим шагом будет осознание своей настоящести, что может привести его впоследствии к великому мировоззренческому пересмотру. И необходимости произведения выбора (актуализировать функцию ego) – жить так дальше, или менять текущее положение вещей и систему отношений. К сожалению, некоторые терапевты могут таким же образом имитировать контакт, поддерживая фантазию клиента, например, о всемогущем специалисте или гуру. Вытиснуться из чужой фантазии трудно, это сопряжено с тяжелыми переживаниями, прояснениями происходящего между людьми и тяжелой работой каждого. Соблазнительно так все и оставить. Прикидываться дальше.
Хочется продолжить тем, что терапевт оказывает влияние на клиента именно отношениями, независимо тот того, какой идеологии он придерживается и в какой парадигме работает. Вспоминаю случаи, когда ведущие терапевты презревали, на первый взгляд, основы сеттинга. Ирвин Ялом описывает случай, когда терапевту среди ночи позвонила некая женщина, которую забыли в заброшенном здании. Он покинул свой дом и забрал ее оттуда. Другой терапевт вышел на работу в свой выходной, когда его клиенту было очень плохо. Терапевты иногда переписываются с теми клиентами, которым поначалу очень сложно смотреть в глаза человеку напротив и что-то ему говорить.
Когда люди решаются на терапию, то они приходят из разных жизней и разных семей. И нам придется встретиться с разными психопатологиями, в том числе, и со своими. Если мы принимаем экспертную позицию считая, что нам «уже все понятно» и утверждая, что некто является «Алкоголиком А.» — это двухмерный взгляд. Чтобы перейти к объемному видению стоит учесть систему отношений А., генетическую предрасположенность А., семейные паттерны А., дух времени А. И также то, что этот же А. может быть вполне признанным тружеником, солдатом, инженером, душой компании, прекрасным поэтом. С каждым может случиться все. Дети рождаются в разных семьях. Иногда им с раннего возраста начинают подменивать реальность, и им приходится прикинуться незаметными, перестать быть собой, скрыть себя, съежиться. И продолжить обман, часто в защитных целях. Чтобы сохранить безопасность. Вспомним основные способы прерывания контакта в семьях, о которых пишет Дж. Зинкер. Эти способы человек приносит с собой в терапию.
«Проекция – бессознательный перенос собственных неприемлемых качеств на других – также может проявляться в фазе осознавания. Для проекции нужен человек, который дает о себе слишком мало информации и уходит от вопросов; другой человек, пытающийся что-то узнать и заполнить пробел в общении; сторонние люди, не вмешивающиеся в эти отношения. В жизни проективных семей или супружеских пар чаще всего отсутствует синхронность: тот, кто склонен к проекции, движется быстрее, а тот, кто является объектом проекции, заторможен и реагирует замедленно, всегда бесстрастен и терпелив. Отношения между членами семьи, мужем и женой становятся стереотипными, безжизненными, с небогатым набором вариантов. Как правило, у супругов или семей, поддерживающих проективный стиль жизни, есть «хваткий» лидер и пассивные равнодушные последователи. Такие отношения не предполагают никаких споров или живых обсуждений. Однако молчаливые соглашатели могут накапливать возмущение и проявлять его в неожиданных вспышках неудержимого гнева. Кажется, что по-настоящему в этой системе жив только один человек. Здесь проблема заключается в нарушении процесса совместной жизни, а не в содержании происходящего.
Интроекция – результат «заглатывания» инородного тела целиком, без всякой его ассимиляции. Интроекция и другие виды сопротивления контакту существуют только во взаимоотношениях между людьми: глотающий не может существовать без кормящего насильно, и наоборот. Интроекция предполагает очень небольшие затраты энергии по сравнению с тем количеством энергии, которая нужна для того, чтобы задавать вопросы или приводить встречные аргументы. Усилия, необходимые для того, чтобы действительно прийти к общему мнению, требуют времени и энергии. Когда человек заранее соглашается со всем, что ему предлагают, он почти не тратит энергии. Так же, как и проекция, интроекция избегает дискуссий. Конформность к установленным правилам порождает нечто вроде семейной летаргии. Если вспомнить, как ведут себя дети, когда им подсовывают невкусное, гнилое, нехорошее. Ребенок ведет себя по честному, он выплевывает невкусную порцию в лицо кормильцу. Срыгивает. Он не станет этой гадости есть. Наша задача – вернуть человеку утраченный или подавленный ресурс – выплевывать то, что не подходит.
В ретрофлексивной семье члены семьи не «протягивают руки» друг другу, не проявляют по отношению друг к другу ни тепла, ни ярости, ни любопытства, не делают никаких попыток повлиять друг на друга. Такое сопротивление сохраняется, если ни один из членов семьи не протестует или не настаивает на своем. Энергия прячется или сдерживается, и люди становятся недоступными друг другу. Люди несут в своем теле застывшую энергию, зарабатывая при этом множество соматических симптомов. Каждый живет, замкнутый в своем одиночестве. Они не делятся друг с другом своими обидами или болью и не предлагают свое тепло или утешение. Их личные границы малоподвижны. Они слишком заботятся о собственной независимости, каждый живет сам по себе, замкнутый в своем одиночестве. Самодостаточность в таких семейных системах ценится больше, чем общительность. Члены семьи стараются спрятать себя в психологической крепости. Контакт между членами семьи сведен к минимуму, они почти не делятся друг с другом значимым или личным. Интеллектуальный климат в этих семьях бывает унылым и неинтересным. При этом, как это часто бывает, их личные признания отправляются в дневники или иное тайное творчество.
В дефлексивных семьях люди избегают общения, переводя контакт в другую, не вызывающую тревоги, плоскость. Вместо того чтобы устанавливать прочные отношения, участники рикошетом парируют реплики друг друга. Не замечая дефлексии, система старается принимать незавершенное действие как должное. Семьи и супруги с дефлексией находят безопасную тему для разговора, чтобы достичь взаимного удовлетворения. Одно переживание растворяется в другом и исчезает. Это дает слабое движение и прочный результат. Границы между людьми размыты, плохо установлены, и таким образом членам такой системы удается избегать межличностного дискомфорта.
Конфлюенция является основным способом неприятия различий между людьми. В фазе осознавания люди, не оглядываясь, приходят к соглашению, даже не обсуждая мнения друг друга. Похожая ситуация возникает и в фазе разрешения, где требуется различение и разделение каждого голоса. Конфлюентные семьи также имеют тенденцию к ретрофлексии. Как и при ретрофлексии, они слабо руководствуются соображениями друг друга и не отличаются искренностью. В таких семьях царит род интеллектуальной лени, когда люди не желают думать всерьез о том, что говорится вокруг. Они могут легко согласиться с едва «пропеченной» идеей, которая при близком рассмотрении может не иметь никакого смысла. Любовь к ближнему – такая работа, которая предполагает несогласие друг с другом, а в результате дает им возможность прийти к лучшим и свежим решениям. Конфлюенция всегда препятствует таким совместным усилиям и тем самым препятствует возникновению опыта совместной жизни и любви. Энергия в таких системах нейтрализуется». (Дж. Зинкер, « В поисках хорошей формы»).
К нам приходят также люди, вышедшие из семейного мира, где царило насилие. Паттерны, вынесенные из ранних исторических обстоятельств, они приносят в терапию. Жертвы газлайтинга, эмоционального шантажа, манипуляций, угроз и обесценивания могут принести в терапию все перечисленные паттерны. Эти люди обычно воспроизводят прошлый опыт снова и снова. Они могут провоцировать партнера, чтобы он вел себя жестоким образом относительно них. Принимают дружелюбное и нейтральное отношение за отвержение, а холодность, отстраненность и агрессию – за любовь. Они оправдывают агрессора: «Если бы он меня тогда не бил, я бы, наверное, плохо училась в школе». Им сопутствует Стокгольмский синдром. Они отыгрывают происходящее с ними, и это гениально показал Ролан Быков в короткометражке «Люба, или Я больше сюда никогда не вернусь», снятой по заказу ЮНЕСКО.
Еще одна черта таких людей – профлексивное спасательство. Они часто идут в помогающие профессии, желая причинять заботу. Им не приходит в голову осведомиться, а нужна ли помощь и забота партнеру. Тем самым они инвалидизируют партнера, объявляя его несчастным, больным, малоимущим, нуждающимся – для того, чтобы чувствовать себя нужными. У них почти нет своих потребностей и желаний. Мужчины и женщины могут испытывать недоверие в отношениях, еще и еще раз воспроизводя историческую ситуацию и организуя свой уклад таким образом, что партнер их обманывает или вынужден скрывать часть своей жизни. Они снова и снова попадают в токсичную среду. И обладают весьма низкой самоценностью, к сожалению. Следует отметить, что любым отношениям в той или иной мере присущи признаки зависимых. Не стоит обольщаться и считать, что когда-то настанет день, начиная с которого мы сможем избежать любых невзгод. А также стать навсегда любящими, любимыми, долго и счастливо живущими и не имеющими проблем и грустных историй. Нам этого никто не обещал. Все, что мы сможем позволить себе – это научиться творчески приспосабливаться к той или иной ситуации, постоянно балансируя в поле возможностей.
Ролло Мей как-то сказал: «Говоря откровенно, у меня еще не было ни одного пациента, чья трудность не была бы знакома мне самому, по крайней мере, как возможная. Теоретически. Сам терапевт, как личность, мог бы пережить то же самое, отсюда его постоянная мысль: «Если бы не милость Божия, на его месте мог бы оказаться я». Поэтому в нашей профессии не должно быть высокомерия или самодовольства, а только бесконечное смирение». Поэтому отсутствие напыщенной и чванливой позиции относительно человека в кресле напротив должно стать принципиальной ценностью терапевта. Наше Self может находиться в некой суперпозиции (она кардинально отличается от высокомерия) – мы никогда не знаем, что сегодня принесет в терапию клиент и что между нами произойдет. Все наши планы и чаяния могут обрушиться. Поэтому хорошо бы долговременных и энтузиастичных планов относительно апгрейда клиента не иметь. Пришедший к нам человек может многому нас научить. Он может быть добрей нас, талантливей, но в какой-то области его жизни произошло печальное происшествие. Поэтому терапевт не должен принимать экспертную позицию, сопровождаемую самодовольством и равнодушием (а иногда и злорадством), чтобы не превратиться в эдакого «царя горы», как уместно сказали на одной из групп.
Вспоминаю книгу Стивена Кинга «Под куполом», о том, как дети инопланетян для развлечения накрыли прозрачным, но непроницаемым извне куполом провинциальный американский городок. Через несколько дней весь жизненный уклад там рассыпался, исчезли мораль и закон, а в живых остались немногие. Если, например, терапевту сразу известно, что с клиентом и как ему лучше дальше жить, то он напоминает инопланетных детей, которые рассматривали землян с нескрываемым эмпирическим интересом, но равнодушно и отстраненно – как кто-то барахтается в неком болоте. У некоторых терапевтов возникает желание преждевременно вытащить клиента из этого метафорического «болота», в котором он на взгляд терапевта, пребывает. Забывая о том, что, возможно, это «болото» призвано защищать нечто очень важное для человека, что именно в этом «болоте» клиенту дышится легко. А, если он его раньше времени покинет, то утратит способность дышать. Это будет неуважением к способу, который клиент использует. К способу, которым клиент защищает свое бытие. И наша задача – не избавить его от этого способа, а, скорей, расширить его поведенческий репертуар.
Проработать – не значит избавиться.
У начинающих терапевтов может возникнуть досада по поводу того, что клиент не движется так стремительно и прекрасно, как хотелось бы терапевту. Мы можем сказать, например, через год после начала терапии: «Мы будем двигаться с той скоростью, с которой ты можешь идти. Если ты не будешь поспевать, я подожду». Мы можем на время стать вынесенным, внешним эго клиента, говоря ему следующее: «Когда ты с широкой улыбкой рассказываешь о том, что он тебя избивает, у меня наворачиваются слезы. И я чувствую ярость к нему!». Назвать вещи своими именами. Не избегая приглаженной картинки, которая правдой не является. Тогда клиент может обрести доступ к своим переживаниям. А мы можем научить его быть честным с собой. Мы можем сказать клиенту, что растеряны, в замешательстве, разочарованы или бессильны. Это поможет ему оставить идею о всемогуществе – как нашем, так и своем. Хочется, конечно, чтобы человек встал и пошел к родителям сообщить о своей злости тридцатилетней давности. Чтобы знали! Но будет гораздо лучше, если клиент выберет работать с этой злостью в кабинете, а не крушить родителей, которые, возможно, эту злость принять не готовы, и готовы никогда не будут.
Клиент может решить пожертвовать важной частью самости ради сохранения значимых отношений.
Если вспомнить, что писал Фриц Перлз об обучении езде на велосипеде, то этот процесс не является достижением статического равновесия, а представляет собой лишь постоянное выравнивание неравновесия. Идеи раннего развития – это прекрасно, но мы можем заставить ребенка искусственно ускориться, против его желания втащить во взрослые занятия и взрослую жизнь, не заботясь о его реальных потребностях, в то время, как он не готов еще овладевать сложными для него навыками. Так же и со взрослыми. Кто-то обучается езде на велосипеде быстрее. Кто-то – медленнее.
И наша задача – не торопить человека, а помочь ему обнаружить его полярности, внутриличностный конфликт, ту ограду, за которой находится его расщепление. Чтобы он понял о своих частях и как-то научился балансировать в их пределах.
Часто нарциссическое желание увидеть быстрый результат блокирует процесс честной терапии. Мы можем никогда не узнать, как отзовется то слово, которое было произнесено нами на очень важной сессии. Мы можем никогда не увидеть результатов нашей работы, и об этом писал Джеймс Бьюдженталь. И, наверное, будет хорошо, если внутри человека заработает его внутренний терапевт. Вместо внутреннего «погонщика слонов», «обвинителя», «стыдящего» или «оценщика». Лучшим результатом будет то, что клиент сможет остаться без нас. Так, как выросший человек может прожить без родителей. Ему и без них бывает хорошо, и с ними. Любовь предполагает и мою готовность к тому, чтобы человек ушел. Если ему хорошо без меня. И я, пережив печаль, тоже смогу без него. А не требование, чтобы он сделал что-то с собой, чтобы мне было получше. («Я» в данном случае – фигура речи)