Москва, Большая Якиманка, д. 40, стр. 7

Гештальт подход в работе с нарушениями коммуникации в паре

Видеозапись смотрите по ссылке 

Сегодня я буду рассказывать о нарушениях коммуникации в паре, и о том, как гештальт-подход и другие подходы (например, системный семейный подход) с этим работают.

Для начала нужно сказать, что коммуникация происходит всегда, даже когда люди молчат, и это тоже несет определенное послание. И дисфункция в коммуникации возникает, когда функция  Self не выходит на границу контакта, и становится невозможным, чтобы какие-то потребности там реализовались. Попросту говоря, это та ситуация, когда люди о себе молчат. Поэтому поводу я вспоминаю цитату Роберта Резника. Это один из крупных мировых специалистов, гештальт-терапевт, он 50 лет работает с парами, вместе со своей супругой Ритой Резник.

Он сказал, что некоторые отношения лучше было бы не начинать, поскольку люди с самого начала солгали друг другу. 

Если человек себя скрывает, не предъявляется, то он создает такую систему отношений, в которой он не присутствует, его там нет. И Резник также сожалеет о том, что многим людям требуется много лет, чтобы понять, что они друг другу не подходят. И во время терапии им часто приходится знакомиться друг с другом. То есть перед тем, как сказать «прощай», им необходимо сказать «здравствуй» своему партнеру.

И если вспомнить с чем обращаются пары на терапию, то это обычно ситуация, когда, например, один из партнёров жалуется на то, что другой слишком отдалился, ему грустно и одиноко без партнёра, и он боится потерять партнёра; либо когда один говорит, что хочет дистанции, а партнер не дает, мешает, его становится много («я хотел бы иметь личное пространство, где я смогу нормально действовать, свободно и быть самим собой»), и он, соответственно, опасается быть поглощенным партнёром. Получается, что либо утрата себя, либо утрата другого становятся частым поводом для обращения пары в терапию.

Вопросами коммуникации занимались многие исследователи и практики, начиная с первых системных семейных терапевтов, например, известная школа Пало Альто во главе с Грегори Бейтсоном, известным антропологом, и его коллегами, которые написали труд «К теории шизофрении», где описывали двойное послание, о котором я буду говорить позже, как один из паттернов коммуникации в семьях человека, у которого диагностирована  шизофрения. Дальше Джей Хейли, Вирджиния Сатир, о которой я тоже буду говорить, изучали процессы коммуникации в семье. Миланская школа системной семейной терапии во главе с Марой Сельвини Палаццоли, которая давала своим пациентам парадоксальные задания, встречаясь раз в месяц, и за десять подобных сессий симптом проходил.

Обычно приводят в терапию так называемого, идентифицированного пациента, которого объявляют носителем «корня зла», то есть все проблемы в нем. И мы знаем, что так часто в терапию приводят детей, которые начинают себя симптоматическим образом вести. Например, когда  родители стремятся к разводу или увеличению дистанции, их ребенок начинает себя вести или аддиктивным образом, или болеть, и тогда система объединяется опять для решения возникающей проблемы.

Можно сказать, что любая система стремится одновременно к гомеостазу (то есть к постоянству) и к изменениям. А при наступлении изменений нужен пересмотр правил. Если система ригидна и дисфункциональна, то пересмотр правил провести невозможно. То есть она застывает в таком цементированном виде, и люди начинают всяческим образом сопротивляться изменениям и ведут себя непривычным образом. Обычно люди, которые приходят в терапию, могут быть носителями этих изменений, агентами, и система этому сопротивляется.

Мы все, наверное, можем припомнить, что когда мы начинали свой путь в терапии, как наши родственники пугались, потому что они нас не распознают, как привычных. И им  действительно страшно, мы ведем себя как-то по-другому, и система на это должна как-то реагировать, и она пытается вернуть человека назад. Таким образом,  невозможно перейти на следующую стадии жизненного цикла, и многие застревают на каких-то определенных моментах. Например,  родился ребенок, и люди не осознают, что им пора поменять правила и живут, как диада. Или когда ребенок идет в школу, а его родители собираются жить по-прежнему (то есть они не могут справиться с этим переходом), они не могут справиться с чем-то новым и не обсуждают ничего.

И мы знаем о процессе триангуляции. То есть когда  возникает напряжение в паре, она триангулирует кого-то еще. И чаще всего это терапевт, или популярные в советском и постсоветском пространстве любовник или любовница, которые оттягивают на себя напряжение, возникшее в паре. Хобби, работа, алкоголь, телевизор, который почти у каждого в доме стоит  — и многие люди, приходя домой, сразу включают звук, для того, чтобы возможность говорения исчезла.

И если говорить о гештальт-подходе, то коммуникацией занимались многие: Жан-Мари Робин, Маргерита Спаньоло Лобб, Питер Филлипсон. Если об отечественных авторах то это: Наталья Олифирович, Геннадий Малейчук, Нина Рубштейн (которая писала о парадоксах зависимой пары и много пишет об отношениях). В том числе — если вы помните её статью «Парадокс созависимой пары», то  в ней описаны взаимодействия в паре, когда есть очень активный человек, который напирает экспансивно на своего партнера, и второй (который обычно называется аддиктом избегания) — которому много присутствия партнера в жизни, и он пытается отодвинуться. Каждый из этих людей декларирует свой страх. Более активный человек  декларирует страх отвержения, поэтому он преследует своего партнера. Менее активный, который другому представляется более холодным, отстраненным и безучастным, декларирует страх близости.

Но в действительности все происходит наоборот, вытеснены у них другие страхи.

То есть, если вспомнить, на какой вопрос отвечает терапия вообще, то это вопрос «Зачем?» и «Почему?». Потому что если спросить, например, в линейной логике: «Почему ты так активно преследуешь своего партнёра?», человек скажет «Да потому что я его люблю!». Я когда-то спрашивала у одного молодого человека: «Какие у тебя основания восемь раз в день контролировать свою девушку?», а он сказал «Моя привязанность к ней — вот моё основание!». В действительности эти люди делают всё, чтобы партнера задрать, отпугнуть, отогнать подальше, надоесть ему. То есть в действительности они боятся близости.

Другой человек, который находится с другой стороны этой системы, организует близость руками партнёра. Поскольку он очень боится отвержения и не хочет этого даже слышать. И  это уже показывает какой-то системный характер.

И сейчас я опишу признаки дисфункциональной коммуникации, которые упоминала Вирджиния Сатир. И буду их иллюстрировать некоторыми своими примерами.

Также сейчас я попрошу помнить о том, когда мы будем говорить об этих признаках, что они не значат, что кто-то один в паре является дисфункциональным.

Например, каждое слово имеет какой-то смысл, или денотат, или коннотат. Денотат — это просто смысл. Например, когда говорят: «Расскажи кому-то о своём классе», непонятно, что я имею в виду — школьный класс или социальный. Также посмотрим на коннотат — например, слово «дядя», которое отражает отношения. Например, известное всем «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…». Неизвестно с кем мы говорим,  это родственник или старший мужчина, поскольку раньше, лет 15-20 назад, это обращение было уважительным и относилось к старшим мужчинам. Например, я говорила с таксистом, и он мне рассказывает: «Подхожу я к Амосову и говорю: «Дядь Коль!», хотя он ему не родственник, и они встретились впервые, но было огромное уважение к Николаю Амосову, и он хотел приблизится к нему. Также это слово может иметь уничижительный смысл — «какой-то дядя…» или «дядька». Поэтому нужно обязательно уточнять. И мы учим клиентов прояснять смыслы – что же для них, для каждого значит это слово, и причем очень скрупулезно, и мы можем настаивать. Потому что также есть сверхобобщения, которыми часто люди пользуются.

Например, один говорит: «Заботься обо мне», второй идет и заботится так, как он привык. Потому что у него в родительской семье конструкты заботы были другими. Например, его отец выносил мусор, а у его супруги  в семье этого не происходило. Он пытается заботиться, так, как он привык, как ему представляется должным, а она эту заботу не замечает. И она говорит: «Ты не заботишься» или «Будь мужчиной!». И он идет и является этим мужчиной. Я сейчас вспоминаю фильм про Ноя — когда к нему подходит Хам и говорит: «Я хочу быть мужчиной, я не хочу в этом участвовать, не буду строить ковчег, хочу бесчинствовать,  хочу быть с женщиной!». А Ной ему отвечает: «Будь мужчиной, охраняй ковчег». То есть тут у них совершенно разные смыслы этого слова.

Также коммуникации мешает употребление безличных местоимений. Например, вам кто-нибудь звонит и начинает разговор со следующего: «Вот он идет в старом пальто». Кто этот ОН,  невозможно выяснить. Или он скажет: «Ой, я встретил Васю!», а у вас, возможно, много знакомых Василиев, и  вы не поймете, о ком идет речь. Вы спросите: «Ты о ком сейчас говоришь?», а человек на конце другом конце провода может возмутиться: «Ну как же так, чего ты не понимаешь, не делай вид, что ты —  идиот!».

К сверхобобщениям также можно отнести фразы с большими абстракциями. Например, «Все женщины хотят замуж» или «Все мужчины — дураки». Если вы скажите собеседнику: «Уточни пожалуйста, что тебе сделали женщины?» или «Какая именно женщина, о которой ты сейчас говоришь?», он может еще больше это усугубить и сказать, что «Все женщины — дуры» (имея в виду терапевта, которая сидит напротив, если терапевт – женщина).

Иногда люди общаются так, как Жан Пиаже говорил о четырёхлетних детях: когда ребенку кажется, что собеседник в курсе всех его событий. Взрослые иногда считают, что они, что-то говоря и не договаривая (например, они произносят каждое шестнадцатое слово из того, что они хотят сказать, только малую часть  информации), говорят достаточно и понятно. Им кажется, что другой человек ознакомлен со всеми достижениями цивилизации по этому поводу и прекрасно их поймет.

У Джерома Джерома есть прекрасный рассказ — там группа английских аристократов собирается, напивается и беседует, люди рассказывают страшные истории о привидениях и ещё о чем-то. И вот молодой человек начал говорить примерно так: «И вот Уоткинсон пришел, ружье это достал, и это моя мама, она сказала, что не хочет и не может, и назвали его Уоттерслоу, мы его очень любим с тех пор, потому что розы, которая посадила моя тетя Салли, они до сих пор пламенеют». Потом его начинают спрашивать, задавать уточняющие вопросы, он дальше усугубляет это говорение, его ещё больше не понимают, желают, чтобы это ружье, наконец, стрельнуло и убило Уоттерслоу  и этих Томпкинсонов. После этого рассказчика накрыли скатертью и вынесли, потому что он всем надоел, и никто его совершенно не мог понять.

Иногда люди говорят так, что они одновременно начинают пять фраз. Возможно, у вас есть такие знакомые, воспроизвести такое я не могу, это выше моих сил. Они выбирают по несколько слов из каждой фразы и не заканчивают ни одного фрагмента повествования. Они, возможно, очень возбуждены, и у них много энергии, они хотят поведать эту прекрасную историю, но мы их не понимаем. Если мы начнем уточнять, они могут обидеться и покинуть сферу коммуникации.

Дальше — двойное послание, которое исследовал Грегори Бейтсон. Сейчас уже теория о том, что это шизофренногенный паттерн, подвергается сомнению, потому что в семьях с родителями- шизофрениками дети вырастают обычными людьми, и наоборот. Каждый из нас этим паттерном пользуется. Он характеризуется тем, что два послания, которые звучат, противоречат друг другу, и человек не может покинуть поле коммуникации. Описан классический случай, когда одно сообщение происходит на вербальном уровне, а другое  — на невербальном. Когда мать посещает своего сына в психиатрической лечебнице, она садится рядом с ним, он к ней тянется, она отодвигается или как-то еще его отвергает. Он тогда теряется, потому что  не знает, на что ему ориентироваться. Она говорит: «Мамочка так соскучилась по тебе, ты что — не хочешь видеть мамочку?». Он опять тянется к ней, а она все больше отодвигается и потом уходит, объявив его нехорошим сыном. И  дальше он набрасывается на санитаров.

Анна Яковлевна Варга описывала случаи семейного мифа (в каждой семье есть мифы, которые позволяют сохранять представление семьи о себе). Есть миф «дружная семья» —  и вот пример. Семья из Греции переехала в Италию и перетащила туда всех родственников. Семья была достаточно дружна, то есть они действительно проводили все свободное время вместе, помогали друг другу обустроиться, они дружили, и дружили их дети. Потом дети выросли, и одну из девочек привели в терапию, у нее была анорексия и шизофрения. Мара Сельвини Палаццоли с коллегами работала с этой семьей. Как оказалось, на всех прогулках присутствовала кузина этой девочки, сиблинг, и она ее то подкалывала, то оскорбляла, то как-то злобно, издевательски над ней шутила. Девочка жаловалась своим родителям, говорила: «Не очень она меня и любит!», а ей отвечали, что «нет, мы же дружная семья, она тебя любит», и так далее. После чего девочке осталось только поверить в подменную реальность, потому что ситуация была искажена, и она заболела. Впоследствии эта ситуация была все же прояснена, и семья стала менее дружной, поскольку истина вылезла наружу.

Нужно сказать также о стилях коммуникации, о которых писал Готтман.

Джон Готтман сказал, что есть четыре всадника апокалипсиса, которые порождают семейную дисфункцию.

Первый – критика.

Это относится к эмоциональному насилию. Когда кто-то кого-то постоянно критикует, унижает, часто из нарциссических побуждений, чтобы об другого человека казаться себе лучше. Этот способ никого не насыщает, он не работает, но люди почему-то продолжают к нему прибегать. Другой человек чувствует себя все более и более одиноким, каким-то «не таким». Ирина Млодик в книге «Мучительный путь нарцисса. Как ты пытался стать богом» описывала контрперенос рядом с нарциссом (в конце книге есть теоретическая часть для психологов). Когда кто-то начинает чувствовать себя «Недо-» — недостаточно умным, недостаточно ценным — и так начинает чувствовать себя ребенок, например, или супруг, который попадает в это поле. И в результате человек начинает сомневаться в своей компетентности, важности, в хорошести. И в созависимых отношениях, когда границы отсутствуют, партнер нужен, но не важен, об этом  Г. Малейчук хорошо написал.

Второй всадник — это стеб.

Как будто бы «ничего ужасного» и не говорят в лоб, но много мелких шуточек. При этом человек часто обозначает это так: «Ой, да это же шутка». То есть команда этого сообщения: «Смейся, а не обижайся, не злись!». И другой начинает сбиваться с толку и пытается понять где верх, где низ, и о ком вообще речь. И это относится к пассивной агрессии.

Третий – нападение.

Это контратака на то, что кто-то предъявляет свою потребность на границе контакта.

Четвертый – игнор.

Это тоже относится к спектру эмоционального насилия — когда кто-то имеет дело с образом своего партнера, пытается впихнуть его в свою фантазию, избыточно про него проецирует. Часто детям рассказывают про них неправду, не замечая у них талантов, способностей, живости, и пытаются эту живость погасить, для того чтобы сделать ребенка удобным, и таким образом обеспечить себе сухую, комфортную жизнь.

 

И в начале отношений, когда мы влюбляемся, мы очень много проецируем, и понятно со временем, что проекции рушатся. И когда выясняется, что партнер другой, чем нам казалось, мы начинаем его обвинять в том, что он нас обманул. Пытаясь втиснуть его в мифы о браке, о которых писали Эйдемиллер и Юстицикис – мифы, что существуют на постсоветском пространстве. Люди должны постоянно быть вместе в браке, интересы семьи должны быть выше интересов каждого. Но это невозможно, в общем-то, потому что каждый приходит в отношения со своей жизнью, со своим прошлым, имея собственные увлечения и друзей. По умолчанию люди требуют друг от друга быть единодушными. То есть согласие является признаком любви, а несогласие — предательство, означающим, что человек меня не любит. И кто-то один или оба начинают пытаться творить свою собственную реальность, то есть свое восприятие реальности натягивают на другого человека. До тех пор пока люди будут думать, что есть только одна правильная реальность, будут нездоровые конфликты и войны.

Также есть миф о самом прекрасном сексе в браке. О поисках виноватого — это как раз то, что инициирует привод  идентифицированного пациента в терапию, и задача терапии — ярлык этот снять и вывести  из под ярма этого человека, и показать системный характер проблемы.

Люди меряются очками — кто больше прав. Они не пытаются договориться о той точке, где они могут встретиться в реальности. Я вспоминаю ночь, когда горел Нотр-Дам. Я читала Фейсбук. Часть людей его (Собор) похоронила, говоря, что ему конец, и   люди выпивали за это, другая часть говорила, что нет, Собор не сгорел. До тех пор пока не объявили, что будут реставрировать собор. Единственная точка, где люди могли договориться — это то, что он действительно горел, и мы все это видели. Но люди пытались друг друга переубедить, обращались к инженерам. Расщеплением сопровождается  почти каждое событие, и попытка другого впихнуть нас в свои рамки — это попытка, которая ведет к войнам.

Я хочу опять вернуться к В. Сатир. Она описывала пять коммуникативных типов. Первые четыре из них не берут на себя ответственность за происходящее.

Первый тип — это заискивающее говорение.

«Спой, светик, не стыдись!» Когда человек говорит с другим так, чтобы тот его полюбил, то иногда это связано с длительной историей насилия в детстве, попытка ублажить агрессора. Или предполагаемого агрессора. Возможно, тот человек и не собирается никакого вреда причинять, а первый все равно пытается его умаслить, говорит ему: «О! спасибо белый господин!».

Второй тип — это обвиняющий.

Это случай, когда вина всегда перепихивается  на другого. Например, сидит женщина, выливает случайно компот на стол, все вокруг начинают ликвидировать последствия, и она начинает кричать на рядом сидящего, что он виноват, так как отвлек ее. Поскольку у нее раньше в родительской семье было принято назначать кого-то одного (но не себя) ответственным за все, что происходит. Часто это один и тот же человек, но если он выходит из системы, на его место тут же становится другой.

Третий тип — это расчетливый.

Это те, кто молчат, говорят, только когда нужно, хорошо умеют наблюдать и с выгодой для себя они рассчитывают, когда и что говорить, и кому. Иногда они готовят длительные речи, их придерживают, и это они делают для того, чтобы избежать  ответственности. Например, все хотят добыть деньги у кого-то, кто им должен, и только один  человек про это прямо говорит,  а другие пытаются говорить про это кривым, косвенным образом («как бы намекая»). Это часто случается при распределении общего ресурса, который всем не доступен.

Четвертый тип —  отстраненный.

В основном слушает и не говорит.

Пятый тип — уравновешенный

У него есть единственный недостаток — он говорит правду. А  правду часто не готовы слышать.

Задача семейного терапевта учить людей говорить правду — не всю, конечно. Мы не можем заставить человека вываливать о себе всю подноготную, потому что это — его право. Но  мы можем научить делиться и говорить о себе. И если вспомнить четыре фазы работы с семейной парой, которая описывала Маргерита  Спаньоло Лобб, то на первой фазе мы обязательно даем супругам поговорить друг с другом. Это — обязательный элемент любой встречи у семейного терапевта. Мы смотрим, как люди говорят, и учитывая то, что люди обычно жалуются на то, что «Мы все время ругаемся, но не хотим, все время попадаем в порочный круг!», наша задача найти, где этот порочный круг начинается, наблюдая за говорением этих людей, за их диалогом.

И вот пример про системность. Жена говорит мужу: «А на соседней улице открыли кинотеатр!» или «Ах, а Дженни с Марком были в кино вчера!», или «Ой, давно мы не были в кино». Как вы думаете, что она имеет в виду, обращаясь к своему супругу? Очевидно, что она хочет пойти в кино.

Как вы думаете, почему она ему этого не говорит? Она хочет, чтобы он проявил инициативу. И теперь мы переходим к вопросу «Зачем?». Зачем она так говорит? Затем, что она не хочет слышать прямого ответа и не хочет говорить своего. Затем, чтобы не брать ответственность, и учитывая петли обратной связи, она скорее всего боится услышать отказ, который много раз от него получала и который для нее болезнен. Она этого избегает.

Но дальше может развернуться жесткая полемика, она может его объявить некультурным человеком. Даже если он в итоге согласится (а он ведь может и отказаться) идти в это кино. И вовсе не потому, что он некультурный человек, а потому что он не хочет, чтобы за него кто-то решал. И хотя бы в этих отношениях он хочет решать за себя сам. И смысл этих полемик не в том, что кто-то хочет мороженое, а кто-то пиццу, а в том, что, может, кому-то все время рассказывал, что делать, кто-то другой — какая-нибудь историческая фигура говорила, что ему делать, что есть и так далее. Кто-то другой определял его реальность и его потребности  подменял своими.

На второй фазе Маргерита Спаньоло Лобб рекомендует спрашивать у людей, что они ещё могут делать хорошего вместе, для того чтобы понять, зачем они вообще пришли. Иногда они приходят разводиться, и это тоже хороший запрос.

Раньше семейные терапевты были очарованы парой, говорили, какие они хорошие ребята, вот бы им остаться вместе!А мы не можем знать, что нужно системе.

Система гораздо больше, чем любой из ее элементов. И гораздо больше нас, а мы вообще не там.

И мы видим только то, что они нам приносят, и если они смогут на наших глазах поговорить о том, что их привело, будет уже очень здорово. Да, они могут прийти с запросом, который несет в себе двойное послание, и начинающий терапевт иногда туда впрягается. Например — один готов разводиться (и хочет), а второй говорит, что хочет сохранить брак, и терапевт рьяно берётся за работу, которую невозможно выполнить. Поэтому нужно показать им это двойное послание и ориентироваться на себя – что и является выходом из ситуации двойного зажима. Можно объяснить, что это невозможно, что терапевт бессилен, и можно только научить их говорить. И  говорить о своих компетенциях, чтобы клиенты понимали, что терапевт не всемогущ. Если терапевты работают в паре, это очень здорово, потому что, опираясь друг на друга, терапевты могут научить супругов говорить,  понимать, что можно иметь разные мнения и друг друга не убивать, что можно экологично высказывать разные мнения. И тогда они увидят, что это возможно. Каждый может оставаться в своей концепции, но двигаться с партнером вместе.

Нотр-Дам сгорел? Нет. Но он горел.

На третьей фазе предлагается научить людей переводить обвинения в просьбы, в инструкции по обращению с собой. То есть наши привычные постоянные обвинения, которые мы годами слышали в родительских семьях, можно перевести в послания. Но чтобы застывший паттерн растворился, нужно примерно полтора года повторений. Понятно, что люди будут попадать в привычные им способы, и люди, которые обучаются гештальту, понимают, что мы все равно срываемся туда. Когда приходит, например, выпивший муж в два часа ночи, и жена начинает атаковать его. Но в действительности она может сказать, что она боится его потерять, что ей страшно за детей, когда он приходит пьяным, что она боится, что с ним что-то случилось, когда он не берет трубку. Она так выражает свою просьбу. И мы в терапии учим людей говорить о себе, а не о партнёре.

И иногда люди не понимают, что такое говорить о себе, особенно алекситимики, которым недоступны чувства. Они будут скорее говорить, например, так: «я чувствую, что она (телепатически рассказывать) …» или «я чувствую…» и дальше описывать свои мысли, а не чувства. То  есть можно весьма много времени посвятить развитию их аффективной сферы, исследуя, где дефицит.

Иногда один из супругов более продвинут, чем другой, и часто представители терапевтического сообщества притаскивают за собой своего мужа или жену, и пытаются высечь из него (преждевременно) говорение, к которому они привыкли на группах. Тогда нужно отправлять человека на личную терапию. И терапевт не должен по- отдельности брать мужа и жену. Иногда это делают, я слышала об этом часто на супервизиях.

Терапевт говорит, что работает с мужчиной, который иногда ходит на сессии с женой, иногда один, а иногда — с девушкой (альтернативной). Это нельзя делать ни в коем случае, поскольку вы становитесь склепом и хранилищем тайн. Нужно пресекать любые подобные попытки клиентов. Например, между сессиями кто-то один может вам написать, позвонить, и вы обязаны проговорить, что все о чем мы говорим, будет достоянием всех троих, на следующей сессии. И лучше об этом сразу предупреждать.

На четвертой фазе нужно научить людей понимать что партнер не для того чтобы латать их дыры и дефициты, а для того чтобы в совместном поиске, развитии, встречаться иногда, а иногда  — расставаться и быть довольными жизнью.

Потому что признаки счастливого брака — это когда оба партнера удовлетворены  и каждый своей жизнью отдельно, и своей совместной жизнью.

И если вспомнить супругов Резников,  то они называют свой брак «иногда счастливым». И они еще говорят о тайно несчастных браках — это браки, где ничего не обсуждается. То есть там происходят взрывы, которые бывают внешними — разводы, разрывы, а иногда  они внутренние — когда человек разрывается изнутри и, ни о чем не сообщая, начинает себя симптоматическим образом себя вести, как-то показывая партнеру (путем болезни или поведения, или пассивно-агрессивным способом), что это все ему уже надоело.

И тогда мы обучаем их говорить сложную правду.  У Курта Людевига об это хорошо написано: «Я тебя люблю и благодарен тебе за прожитые годы. И я ухожу». Это та правда, которую многие не решаются сказать. И тот брак, который эволюционно был сформирован еще до Ветхого Завета, когда женщина не могла уберечь потомство без мужчины, который охранял и приносил пищу, а мужчина не мог воспроизводиться без помощи женщины, в наше время вроде как будто бы и не нужен, потому что человек способен сам себя обеспечить, прокормить и вырастить потомство. Но,  поскольку та модель, когда двое становятся одним, до сих пор жива, то это предполагает модель слияния — когда стираются границы, различий быть не должно, и люди должны быть одним и тем же, и тут контакт невозможен.

Потому что, чтобы контакт происходил, нужно присутствие двух разных людей. И основной вопрос тут в том, как они справляются с различиями, а не в том, в чем различия состоят.

Если мы говорим о том, вторник сегодня или среда, то мы говорим не об этом, а о том, кто и что об этом представляет. И вопрос в том, чье восприятие в итоге будет определять реальность. Потому что если мое восприятие реальность другого не определяет, то я буду на него обижаться и пытаться впихнуть его в какие-то свои рамки. И опять мы возвращаемся к тому, с чем пары приходят в терапию. Нужно сказать, что слияние  — это неплохо, потому что любой способ прерывания контакта полезен. Так, например, интроекты могут спасти нам жизнь, мы не пойдем на красный свет и не будем совать руку в розетку, нам сказали, что этого делать не нужно. Или мы видели, что происходит с людьми, которые так сделали.

Слияние прекрасно, когда оно про секс, когда мы поем хором… Но оно не может длиться вечно. И хорошо бы расходиться и создавать дистанцию. А во многих случаях люди жертвуют собой. И  я говорю не только о браках и романтических отношениях, но и о дружбе и коллегиальных отношениях. Любая пара может таким образом организоваться. Поскольку существует основная дилемма любого человека (аналитики называют ее шизоидной). Это потребность быть принадлежным и  отдельным одновременно. И вот как с этой шизоидной дилеммой быть, когда у нас принят слиянческий брак?

Вместо этого Резники предлагают модель сотрудничества. Это когда людей обучают говорить друг с другом прямо, то есть они конфронтируют со старой моделью брака. Людям, конечно, это не нравится, потому что они привыкли, чтобы их слушались, поэтому они могут разочарованно уйти из терапии,  а иногда терапию блокирует кто-то один из супругов. И тогда мы ничего не можем с этим сделать — только вежливо попрощаться. С одним человеком мы прекращаем работать, мы не можем работать, если их нет всех.

Питер Филиппсон рекомендует паре не расставаться в течении первых полугода терапии. Он прекрасно понимает, что люди могут этого не соблюсти. Но этот срок он предлагает именно для того, чтобы люди имели достаточно времени, чтобы быть в курсе дел друг друга и познакомиться. И таким образом понять, подходит или не подходит партнер, готовы ли  они пребывать (или не готовы) в этих отношениях.

Я сейчас вспоминаю описанные Зинкером пять моделей семьи (по способу прерывания контакта). Тот, кто знаком с гештальтом, наверняка их знает.

  1. Интроективный.

В этой семье должен быть кормящий и тот, кто поглощает эту еду, который ходят постоянно с открытым ртом, и, не переваривая, поглощает все, что ему даётся. Если дети хорошо на это реагируют, выплевывая все, что невкусно, в лицо кормящей фигуре, то взрослые с детства приучены заглатывать все, что им говорят. Это называется интроектами. Их усваивают, не переваривая, и потом приходят в терапию, потому что люди не знают, где их жизнь, а где — не их, не понимают, чего они хотят, потому что их потребности были задавлены. Часть интроектов становится нашими ценностями, какие-то  — нет. И это очень ленивый способ прерывания контакта, потому что тот, кто глотает, не переваривая и не рассматривая, что это, не понимая «про него» это или «не про него»,  не тратит много усилий и просто живет так, как ему говорится.

2. Конфлюентный. 

Это  — слияние. Та семья, у которой нет границ. Там иногда непонятно даже, где и  чья комната, кто и где будет ночевать. Я встречала такие случаи, и только у одного человека (который, собственно, был идентифицированным пациентом), есть комната, в которую он врезал замок, потому что туда без стука все входили.

3. Проективный.

В проективных семьях и системах обычно один человек превосходит по скорости остальных, он живой и активный, а партнер не сообщает о себе и молчит, и это его системный вклад. Другому человеку остаётся только догадываться, он решает за него, так удобнее и быстрее — не спрашивать ничего. И второй, исполненный благодарности, тащится за более энергичным, хотя возможно и не хочет этого совершенно. Иногда это заканчивается восстанием и взрывом, поскольку напряжение это очень долго накапливается, а человек не говорит о себе и не дает времени себе разобраться — потому что он медленный и уже «на все согласен».

4. Ретрофлексивный.

Там часто люди болеют, они горды своей независимостью и встречаются друг с другом (если метафорически говорить), «в галстуках».

Там нет телесного контакта, эмоции невозможно прочитать, дети вырастают иногда очень чувствительными. Там не принято говорить ни о себе, ни о других, очень много тайн. Есть возможность выливать это в дневники или творчество. Люди в такой семье могут запить, потому что так им теплее, могут быть и химические зависимости, или психозы. То есть энергиями они не обмениваются, и чувства  ретрофлексируются. То, что предназначено для других и в мир, в итоге направляется на себя, и часто это  — агрессия.

5. Дефлексивный.

Это семья, которую Дж. Зинкер описывал, как присущую его родителям (и себе тоже). Люди уклоняются от темы, от обсуждения чего угодно. То есть любая тема, которая может вызывать потенциальную тревогу, сразу парируется, и это иногда происходит мгновенно. Та тема, которая может вызвать негативные последствия, сразу переводится на другую тему. Например, Зинкер описывал, как он приехал домой и  уже два года  не видел родителей, а его мама до этого была в больнице. Он сказал, что соскучился, и начал спрашивать маму, как та себя чувствует. На что она спросила его про прическу, а не его вопрос не ответила. То есть узнать о другом человеке невозможно. И мы как раз учим клиентов говорению о себе. Это и будет хорошим результатом семейной терапии — когда люди перестанут врать.

Я сейчас вспоминаю Стивена Кинга, горячо любимого мной, который говорил, что только враги говорят правду, а друзья и возлюбленные лгут друг другу, пойманные в паутину долга.

Чтобы это долженствование исчезло, люди должны разграничиться и научиться говорить о себе, и иногда  говорить о себе и семейному терапевту. При хорошем результате работы приятно наблюдать, когда молодые и не очень люди могут говорить без него (терапевта) друг с другом. И им очень сложно было этому научиться. И тогда терапевт может отдохнуть (метафорически говоря) и просто смотреть на них с радостью и печалью, переживая их моменты. И тогда терапевт может их покинуть.

И можно  будет посчитать, что это — очень хороший результат, и задача выполнена.

— — — — — — —

Приглашаем в учебные программы: 

 

 

 

 

 

BLACK FRIDAY в МИГАС!

Скидки 30% и 50% на курс Психолог-консультант

Базовый тариф - скидка 30%
120 000 84 000 рублей
Тариф экстра - скидка 50%
200 000 100 000 рублей
:
:
: