Право жить
Видеозапись лекции смотрите по ссылке
Начну с одной истории. Это рассказ, новелла О. Генри «Пока ждёт автомобиль».
Парк. Вечер. Девушка с книжкой сидит на одной из скамеек, к ней подходит молодой человек, который многократно ее там наблюдал, выслеживал из кустов. Он заводит с ней разговор о погоде, светский. Она говорит: «Ах-ах, как интересно мне быть среди простых людей, видеть, как они тут ходят!». И он говорит: «Знаете, вы самая замечательная девушка, которую я встречал!» и называет ее «деточка». Она говорит «Если вы меня деточкой называли, то я не буду с вами общаться. Я из высшего общества и не могу назвать вам своего имени, поскольку моя жизнь полна светских раутов, развлечений…. среди этих пустых людей». И они заводят об этом разговор. Она произносит: «Вот эта шляпка и перчатки. Я попросила их у своей горничной, чтобы побыть среди простых людей. Мне так надоели эти холодные, лицемерные люди, которых я встречаю. И вот на балу, вчера, пока я слушала, как звенит лед в моем бокале шампанского, то думала, как мне нудно и одиноко среди этих людей, и вообще они мне чужды»… Он говорит «Я люблю все знать, и знаю, что шампанское подают охлажденным во льду, но не бросают лед в бокалы». Она начинает путаться, называет свою фамилию, а он говорит, что его зовут мистер Паркенстекер. Дальше она, обращаясь к нему, путает его фамилию (так, как у нас Камбербэтча в шутку называют Киберсвотчем). Она называет собеседника мистер Паркинштук, Прендергаст… А девушкам из высшего общества это не присуще, они навсегда запоминают имена людей, которых им представляют. Она спрашивает «А вы кто?». Он рассказывает: «Вон там ресторан, я там в кассе работаю, вышел на обед». Она говорит: «Вон, видите, моя машина, вы меня пожалуйста не провожайте».
Он: «Вон та, с красными колесами? Белый кабриолет?».
Она: «Да-да, не идите туда, там написана моя монограмма. Я, к сожалению, не могу представиться, потому что вы начнете меня преследовать. А мой статус не позволяет общаться».
Ещё немного в разговоре они рассуждают о том, могут ли они полюбить, или начать дружить с человеком не из своего круга. После этого она встает, глядя на часы, и говорит: «Ой, мне пора, меня ждут на коктейле», а затем спешно удаляется, говоря: «Не преследуйте меня, не идите за мной». Но он идет за ней — незаметно, аккуратно (по кустикам), и видит, что она заходит в ресторан, предварительно сняв шляпку и перчатки. Книгу она обронила, он ее сохранил.
Потом подходит к кабриолету, садится и произносит «Анри, в клуб!».
Неизвестно, чем эта история закончится для этих молодых людей.
О. Генри это «подвесил» и оставил неопознанным для нас. Возможно, они перестанут прикидываться кем-то и встретятся ещё.
Хочу у вас спросить, зачем они это делали? Зачем они прикидывались не собой? Есть у вас версии по этому поводу?
Голос из зала: «Понравиться?»
А.Ф.: Почему невозможно было представиться самим собой?
Голос из зала: «Почему-то было стыдно…».
А.Ф.: Стыдно.
Голос из зала: «Не знают как быть собой. Сами себя не знают».
Голос из зала: «Она могла предположить о нем что-то. Что он из высшего общества. И ей было бы дискомфортно представляться самой собой».
А.Ф.: Возможно.
Мы видим двух молодых людей, которые могли бы, возможно, в будущем соединиться. Но они зачем-то рассказали о себе неправду. Мое предположение, что за этим стоит стыд, стыдно предъявляться собой настоящим. Возможно, молодой человек боялся, что его будут любить за деньги и за те авуары и активы, которыми он обладает, а она [девушка] думала, что ее не примут такой, какая она есть.
А если говорить о терапии, то часто к нам приходят люди, которые сбиты с толку — давно, в детстве, и потом на протяжении жизни. То есть их образ был искажен. Их не слышали, их не видели, им рассказывали про них что-то другое, не то, кем они являются. И потом они выдают себя за кого-то другого из страха отвержения и стыда. Они не появляются собой и не присутствуют в отношениях. Если вспомнить Р. Резника, которого я часто цитирую, то он сказал, что если люди солгали друг другу с самого начала, то это создает такую систему отношений, в которых их нет. Лучше бы они, может, и не встречались. Потому что проходят годы жизни прежде чем понять, что они друг другу не подходят. И это является хорошим результатом терапии, да и отношений в целом.
До того люди стараются всеми силами, втискиваются в чужую фантазию, потому что очень много проекций возникает при знакомстве и потом. Для того, чтобы соответствовать ожиданиям партнера, человек пытается дальше искажаться или скрывает о себе что-то. Причем люди могут выдавать себя за другого — как в одну сторону, так и в другую. Кто-то пытается казаться лучше, как девушка из рассказа, а кто-то наоборот показывает не все, что у него есть, потому что, возможно, ему в детстве сильно доставалось, и он не может высунуться. Есть семейный интроект, о котором мне рассказывали: «Не высовываться!» — потому что это опасно, например. И истории в этой семье такие: человек удачно где-то выступил или достиг какого-то поста, или нажил какие-либо авуары, и у него это пытались отобрать.
Наша задача — привести человека в соответствие с самим собой. Это значит, что он декларирует и делает одно и то же, когда он конгруэнтен сам себе. И при этом, если в семье воров живет ребенок, а ему говорят: «Нне воруй! Не воруй, детка!», а он наблюдает, что все вокруг делается за счет воровства, то он скорее поверит тому, что родители делают, а не тому, что они говорят. То есть перед ним двойное послание, а оно нарушает коммуникацию, но, тем не менее, он видит, каким способом в его семью поступают деньги, и он обучается этому способу жизнеобеспечения.
И если человек соответствует сам себе, тому, что он декларирует, то люди это видят, они это считывают. Скрыть себя невозможно, потому что все равно это прорывается, человек это транслирует, от него «веет» чем-то, чего нельзя скрыть. Некоторые могут прикидываться дурачками-простачками, в действительности являясь очень умными людьми. Все равно где-то человек проговорится. Поэтому нужно внимательно слушать людей, рано или поздно человек скажет, кто он, «зачем» и «как».
Одна женщина любит рассказывать таксистам, как она «и в разных странах была, и сколько у нее денег есть, и кто у нее муж!». Она это рассказывает при каждом визите в такси, еще трогает таксиста при этом, чтобы молодой человек все это слушал. И в частном разговоре она как-то выкрикнула: «Да это чтобы они (таксисты) знали, что они — быдло». У нее настолько велик провал в области признания. Она очень боится того, что в ней заметят какие-то несовершенства. Поэтому она, не зная ничего о человеке, начинает пропихивать людям какие-то идеи, хотя вовсе не знает, кто этот таксист.
Я расскажу чуть-чуть о том, что Дж. Зинкер писал в книге «В поисках хорошей формы» о разных семьях, откуда к нам приходят люди в терапию. Эти семьи Дж. Зинкер распределил по типам прерывания контакта в системе.
Проективная система.
Обычно в проективной системе (и это касается не только романтических отношений, это любые отношения — коллегиальные, дружеские и т.д.), где есть два и более человека, один быстрее действует и думает, а другой медленнее. То есть одному, из-за того, что у него нет времени ждать, «нудно» ждать. Он решает вместо другого или вместо многих других людей, что они сейчас будут делать. Другой ленивым способом, не «переваривая» того, хочет ли он это делать, соглашается для того, чтобы избежать скандала, например. Но он обычно попадает потом на большой скандал. Например, кто-то хочет бросить курить и просит второго тоже бросить курить. После они курят где-нибудь в уголке, тайно друг от друга, потому что один из них не хотел бросать курить (или оба не хотели). Первый мог не хотеть, но руководствовался не душевным порывом, а идеями ЗОЖ. И, попадая в проективную систему, кажется, что жив только кто-то один. Он — активный, деятельный, стремительный, а другие, как зомби, влачатся за ним. Они могут и в кино все вместе пойти, хотя кто-то хотел остаться дома, а кто-то хотел в музей. Это про подмену желаний. Потом люди вырастают в таких семьях и приходят к терапевтам, жалуясь, что они утратили собственные желания, не могут их распознать.
К. Воннегут говорил: «Люди, пожалуйста, я вас прошу, помните, замечайте и запоминайте, когда вы счастливы». То есть они даже этого могут не помнить.
Мне нравится эти истории, когда с людьми случается дауншифтинг. Человек работает, работает, потом едет на собственный корпоратив, заходит в кустики по делу и видит рыбаков. Он вспоминает, как ему было хорошо удить рыбу, когда ему было лет тринадцать. И решает бросить свою работу, уезжает на Гоа, а там придается рыбалке. Или едет куда-нибудь в экологическое поселение.
Этот контакт, доступ к собственным желаниям у людей утрачен, они слушают других. И эти другие могут быть очень важными людьми: матерью, другом, мужем, женой. И за ярлыками человек не видит действительно, как обстоят дела. Потому что ярлык, который мы вешаем на других людей (не они на себя, а мы на них: мама, сестра, лучший друг, начальник…) очень часто мешает разглядеть происходящее.
Дальше — ретрофлексивная семья.
Там люди разговаривают друг с другом путем обмена болезнями, говорит вместо них симптом. Это очень самостоятельные, независимые люди. У них независимость — это предмет общей гордости. Они мало друг с другом беседуют, у них нет места нежности, теплу. Там нет телесного контакта. И иногда они свои чувства отдают дневникам, пишут что-нибудь, что читают сами, в основном. Могут пить, чтобы там получать тепло. И вместо них говорит симптом. Симптом является регулятором и стабилизатором семейной системы. И как говорит Л.Л. Третьяк: «Если ты определил, что делает симптом, то сделай это вместо него». Есть методы работы с симптомом, которые позволяют человеку осознать, чего ему в действительности хочется. То есть вся энергия ретрофлексируется, и иногда крайний способ ретрофлексии — это суицид. Вместо того, чтобы выразить злость к мамочке или к кому-либо ещё, человек решает покончить с собой. Вместо того, чтобы разъехаться с родителем или с человеком, с которым он живет, которого он, возможно, выбрал не подумав, хорошо не осмотревшись.
Интроективный тип систем.
Там должен быть кормящий и кормилец — человек, которого кормят. Если знаете, то сейчас у детей популярны куколки Лол, и у каждой куколки есть Малышка и Питомец. В мультиках, которые есть в You Tube, обычно старшая куколка Лол всеми командует, а ее слушают и Малышка, и Питомец. Вот такая система отношений в интроективных семьях. То есть, не переваривая глотать то, что говорят другие, важные люди. Соответственно, у некоторых эти интроекты потом становятся ценностями — если мы их перерабатываем и принимаем, как подходящие. Тут дело в том, что мы не всегда понимаем, «мое» это или «не мое». Дальше люди приходят и говорят: «Правильно ли я делаю?». Потому что их не приучили думать самостоятельно и действовать самостоятельно. У них должен быть какой-то «свод законов». Недавно, на днях я общалась с одной семьей в бытовом формате. Они недавно поженились, они молодожены, но им уже хорошо «за пятьдесят». Вклад жены в семейную непростую ситуацию в том, что она молчит. Она молчит и не говорит о своих желаниях. Он за нее решает, говорит: «все пятьдесят лет до меня ты жила плохо». Хотя откуда ему это знать? И вот — она не переносит купания в холодном для нее море. Он же купается и зимой, у него прекрасно обстоят дела в отношениях с холодной водой. Он, естественно, хочет, чтобы супруга сопровождала его в дальних заплывах. А ей больше подходит бассейн или какие-то другие развлечения. Он подходит ко мне и говорит: «Что с ней делать, чтобы она перестала холода бояться?». Я отвечаю: «Ничего, пусть в бассейн ходит, а ты себе плавай». Он говорит: «Ей надо продуть капилляры». Когда я это услышала, мне стало страшно. Он привык быть в компульсивной организации, он — военный адвокат. И жена его тоже военная. Они привыкли, что им рассказывают, что им делать. Соответственно, нужно сделать что-то с другим человеком, не с собой, а с другим. Это главная идея интроективных систем.
Здесь, на интенсиве, я тоже встречаюсь с тем, как люди сомневаются в собственных выборах, в собственных решениях. Им очень хочется, чтобы кто-то им вручил рецепт. Рецептов у нас нет. Задача каждого — найти свой рецепт.
Дефлексивный тип семьи.
Дж. Зинкер его описывал на примере своей семьи. Когда его два года не было дома (он учился в другом городе), он приехал к родителям и говорит: «Мама, я вот скучал очень, а ты как?». А мама его недавно перенесла операцию и выписалась из больницы. Она отвечает: «Джо, а что у тебя с прической?». То есть любая тема, вызывающая тревогу, сразу должна быть размыта. И там, в таких системах, люди перебивают друг друга, говорят одновременно. Кажется, что они вообще не могут говорить об одном и том же. То есть никто никого не слышит. И гроссмейстерски парируют сразу, то есть переводят тему, например, на обсуждение погоды, если слышат что-нибудь, что задевает их струны души. Они очень хотят спокойствия, как и любой человек, а все, что это спокойствие может поколебать, должно быть отодвинуто.
Конфлюэнтный тип семьи.
Это та система, где много слияния. Когда люди не распознают, «где я, а где — другой», когда границы отсутствуют. Они часто врываются в чужие комнаты, не постучав в двери. Иногда люди не знают, где они вечером будут спать – вот огромная квартира, у каждого может быть своя комната, но там где ночь застала, там человек и ложится. Дети являются продолжением родителей, им часто не дают вырасти, потому что, упреждая их неуспех, жизнь проживают вместо них. В этих семьях встречаются разнообразные созависимые паттерны. Там дети, реверсируя роли и нарушая иерархию, в детстве становятся спасателями своих родителей. Потом становятся спасателями подходящих для этого окружающих во взрослом возрасте. И после они чувствуют себя нужными и живыми, когда они вырастают и обязательно находят человека, который обладает свойствами, к которым они привыкли, они умеют к ним как-то относиться и как-то с ними обращаться. Для них это привычный паттерн. Если они встречают человека, не обладающего этими свойствами, то они пытаются его превратить в такового, инвалидизировать. Тогда они чувствуют себя нужными. В этом случае, к сожалению, речи о собственной ценности и собственной нужности не идет. То есть люди эффективны и деятельны, когда рядом есть тот, кому нужно помогать. И они «причиняют добро». Они несут в систему много пассивной агрессии. В этих слиянческих системах не принято обсуждать происходящее. Я вчера рассказывала на группе о цикле насилия. Вы его помните – сначала эпизод абьюза, потом — разрыв, а потом люди сладостно мирятся, без обсуждения того что произошло, что предшествовало разрыву. Это событие «куда-то пропадает», его нет становится. И, соответственно дальше — латентный период, накопление энергии и следующий эпизод абьюза. Потому что ничего не обсуждать — недопустимо. Но люди выбирают не обсуждать, не предъявлять своих потребностей. Говорят: «У меня к тебе нет претензий». Так может говорить кто-то из супругов во время парной терапии, в это же время он может вскакивать и хлопать дверью. И это какое-то его послание жене. Или он может замыкаться и молчать подолгу. Сообщать о своем недовольстве каким-то образом, но при этом говорить: «У нас все нормально, у нас все хорошо!». Люди о себе не заявляют и отказываются от своих потребностей. Современная модель брака является моделью слияния (Р. Резник). Ещё с библейских времен мы следуем парадигме, что двое становятся одним, и до тех пор, пока смерть не разлучит нас. Мы даем психотическое обещание, становясь на ковер в ЗАГСЕ или в церкви: «Я буду с тобой до конца своих дней!».
Откуда мы можем знать, что будет завтра? Мы и умереть можем не одновременно, любой из нас может это сделать внезапно, в конце концов.
Затем людей начинают преследовать страхи. Например, страх потери партнера. Например, партнер дистанцируется. После медового месяца он хочет заняться своими делами. Мы боимся, что утратим его и пытаемся вернуть его назад. Он может обратиться на терапию с тем, что его преследуют, с тем, что ему «много» другого человека. И тогда возникает шизоидная дилемма, о которой иногда говорят гештальтисты. Дело в том, что человеку нужно быть связанным с кем-то, сотрудничать с кем-то, кому-то принадлежать. В это же время ему нужно отделяться — для того, чтобы почувствовать и подумать о том, «кто я?», «хочу ли я туда опять?» и получать какой-то опыт при помощи сверки своего состояния с тем, куда его зовут и кто с ним. И тогда возникает такая идея: чтобы я не потеряла партнера, я должна стать такой же, как и он. То есть слиться с ним полностью. Для этого я должна потерять чувствительность. Так дети теряют чувствительность, идентифицируясь с агрессором. Потому что у них нет выбора – им некуда уйти, некуда деться. И, соответственно, для того, чтобы выжить, они должны утратить способность чувствовать, десенсибилизироваться. И так мы можем десенсибилизироваться, находясь рядом с людьми, которые могут причинить нам боль. И мы не заявляем о себе, потому что мы не чувствуем этой боли, мы лишаемся этой возможности.
Мы можем также пытаться сделать партнера таким, как мы. Чтобы он с нами во всем соглашался. Продуть ему капилляры, например. Это уже насилие. Либо над собой, либо над партнером. В одном случае человек может утратить себя и собственные границы, в другом случае может потерять другого человека.
Я не говорю о том, что слияние — это плохо. Оно хорошо вовремя. Например, когда есть маленький младенец и есть его мама. Он не может выжить без матери, а она призвана обеспечить его потребности. Она понимает его без слов.
Многие люди, вырастая, требуют того же от своих партнеров: «Побудь мне мамой!». Или сами ею становятся, усыновляют, удочеряют ближнего. Не спрашивая, нужно это ему или нет. Слияние хорошо, например, когда мы занимаемся сексом. Это прекрасно, но кто-нибудь это прекращает первый, или оба идут курить, пить кофе или работать. Все время заниматься сексом невозможно, нас бы это истощило, и стало бы противно. Поэтому отвращение — это маркер границы, мы осознаем, что пора прекращать, пора отодвигаться, разъединяться, и т.д. Когда мы поем хором, мы тоже можем быть в слиянии. Но если вспомнить хор в Грузии, шестиголосый хор, мы можем заметить, что одновременно мы принадлежим этому хору, и исполняем собственную партию в нем. И супруги Резники предлагают модель сотрудничества или связи. Connection model вместо Confluent model. Это модель того типа отношений, когда люди иногда встречаются для того, чтобы радовать друг друга или радоваться самим. Никто не ждет от другого, что тот поставит ему радость какими-то самосвалами, прямо засыплет его этими радостями.
И эти пары приходят и жалуются друг на друга, или жалуются индивидуальные клиенты. Они сетуют на то, что «Вот, мы опять поругались, а так этого не хотели!» То есть оба совершенно «приличные» люди, и они действительно не хотят причинять боль и страдания друг другу. Они хотят жить счастливо, растить детей. Жить и сотрудничать. Они постоянно заходят на порочный круг и иногда даже не помнят, из-за чего они поругались. И тут дело не в том, «вторник сегодня или среда, они могут спорить не об этом, а а том, чье восприятие будет устанавливать общую реальность», как говорит об этом Р. Резник. В приведенном мной примере муж хочет управлять восприятием жены, потому что она «ненормальная, и не хочет плавать в холодном море». То есть с ней что-то не так. Ее надо «починить». Или я люблю, например, курицу, а другой — пиццу. И, соответственно, он тоже должен возлюбить курицу, и для этого нужно чуть-чуть изнасиловать либо себя, либо партнера (Р. Резник). Для того, чтобы жить «единодушно».
Существует ряд мифов о браке. Один из главных – миф о том, что брак обязательно должен быть счастливым, а секс прекрасным, а не просто достаточно хорошим, и люди должны быть единодушным.
Или, например, миф о поисках виноватого.
«Кто виноват в данной ситуации?» Вину перепихивают от одного к другому. И обида является обычной для созависимых отношений. В таких парах люди обмениваются виной и обидой. Они не разделяют обиду на злость и любовь. И мы должны клиента этому обучать, такому разделению.
И если помнить то, что я сказала о конфлюентной модели брака и модели семьи, то она предполагает, что человек будет всегда искажать. Так же, как его искажали другие люди. Например, если очень нарциссические родители не терпят младенческой прелести или живости своего ребенка, они будут делать все. Чтобы не видеть его отличия от них. Они будут рассказывать ему о нем, таким образом, чтобы он поверил, что он не является тем, кем он является. Вы знаете случаи, когда прекрасные женщины не верят в свою привлекательность, хотя им весь мир говорит: «Все с тобой в порядке! Ты прекрасна!». А они не верят. Умные люди говорят: «Да, я дурак».
С одной стороны — это синдром самозванца, о котором часто пишут, с другой [родительской] — эффект Даннинга-Крюгера (о преувеличении собственного потенциала).
После люди не очень понимают свои ресурсы и ограничения, и они блуждают без карты в чужой стране. Родители им этой карты, к сожалению, не выдали. Не научили прислушиваться к собственному сердцу, к зову своей души. Вместо них это делали родители, и они им говорили, как «правильно». А дальше кто-то еще им это рассказывает, рядом находящийся — тот, которого они выбрали сами или согласились на предложенное, для того, чтобы не оставаться одному. Они не могут находиться в уединении, быть в одиночестве. И они о себе не очень ведают. И самое страшное в этой конфлюентной модели (и поэтому у нас насилие в нормативе) — то, что люди о себе могут так ничего и не узнать. Из-за того, что они привыкли жить потребностями других. Они спасают, они определяют вместо других их жизни, а их собственная ценность очень мала. Если нет места, куда прилагать эти спасательские или преследовательские усилия, то человек «проваливается», не знает, как жить. Люди не отдыхают, потому что стыдно. Их сопровождает стыд, о котором они говорят: «Я не «такой», у меня «не такое» детство, и я сейчас должен протирать пыль!». В каждом доме всегда найдётся, что делать и что улучшать. Такие люди не ведают своих желаний и начинают очень метаться, чтобы снизить тревогу. У них гипоманиакальный способ проживания, анорексичный или булимический способ поведения. Это не про анорексию, а про способ обращения с собой и с миром. Им присущи паттерны перфекционизма. Человек пытается быть «еще лучше». И от этого наступает пассивная агрессия, а еще другим рассказывают, как следует жить: «Вот я тут в Белом Пальто, и я тут лучше знаю!». От этого происходит газлайтинг, от этого — буллинг, от этого — виктимблейминг.
Известно ли вам про ресентимент?
О нем Ницше писал, и потом – Шеллер. Александр Моховиков рассказывал об этом прекрасную лекцию когда-то. Речь идет о зависти, которая присуща рабам относительно более свободных людей.
Родители или любые рядом находящиеся люди могут, не осознавая этого, завидовать другому человеку. Ресентимент часто лежит в основе буллинга в школах и моббинга в организациях. Мы никогда не угадаем, чем мы можем кому-то не понравится. Люди всегда найдут, к чему прицепиться. Это могут быть очки у победителя олимпиад, кого-то очень умного. Цвет волос. Вес – «слишком тощий», «слишком жирный». Все, что угодно. Поэтому пытаться подойти всем или всем понравится — задача невозможная. Равно, как и задача стать лучше, чем есть.
А это желание подменять собственный образ себя каким-то поддельным образом влечет за собой разные последствия. Искажение фамилии молодого человека, о котором я говорила в начале лекции, произошло потому, что девушка вышла из себя. Ей нужно было очень искусно врать, и сил на то, чтобы запомнить фамилию собеседника у нее уже не было. Это и есть выход из себя. А извне себя невозможно действовать, потому что человек не в себе. В детстве ему говорили: «Прийди в себя!», когда он плакал и кричал. Ему говорили: «Прийди в себя!», и это значит «Не чувствуй!».
А на мой взгляд, быть в себе — это чувствовать, быть включенным в текущий момент, переживать его. Понятно, что мы не можем все время быть здесь и сейчас. Мы мечтаем, мы планируем, мы можем вспоминать прошлое, встречаясь с друзьями детства. Мы можем вообще ни о чем не думать — к счастью, нас могут постигать иногда такие моменты. Поэтому когда в терапию приходит человек, нам нужно начинать с реставрации его чувствительности. И его окружающие будут сопротивляться его изменениям. Как в «Марсианских хрониках» Р. Брэдбери им будет казаться, что пришел марсианин в облике их близкого, они перестанут распознавать его, как «своего», и они будут пытаться его втащить назад. Они действительно напуганы (в семейной системе), потому что они не распознают его, как любимого. Он начинает себя по-другому вести, он начинает протестовать. Окружающие будут делать все, чтобы вернуть его на привычное место.
Если он поменяется, то система тоже будет вынуждена приспособиться. Поэтому когда мы работаем с одним человеком, то мы работаем опосредованно со всей его семейной системой, потому что мы меняем его отношения с людьми. И реставрация чувствительности – то, что называют преодолением алекситимии, происходит долго. Эти люди могут быть очень умными (те, кто страдает от алекситимии); они могут говорить про идеи и концепции, но плохо понимают, что с ними происходит. Хорошо уже то, что они описывают телесные переживания и симптомы. Они могут путать страх и возбуждение, не распознавать других чувств. И некоторые терапевты выдают им таблички или списки, где перечислены десятки чувств.
Обязательно нужно сказать про границы.
Без разграничения не происходит сепарации, без них невозможно отделяться и приближаться. И главным лечебным фактором является сеттинг — терапевтический сеттинг. Например, то, что лекция началась на пять минут позже, меня чуть взбесило. Я люблю начинать вовремя. Теперь мне придется «отъесть» время лекции у себя и у вас. А я хочу еще ответить на ваши вопросы.
Клиенты могут, не зная, атаковать сеттинг, проверяя границы терапевта. У них в детстве могло не быть того человека, который четко бы им показывал границы, потому что никто «не хочет огорчать ребеночка, вдруг он обидится». «Пусть его воспитывают родители» — говорит бабушка, «потому что внучек обидится и не будет меня любить». Если не было человека, который показывает четкие границы, то блуждание в мире без карты может затянуться надолго.
Теперь скажу про «хорошие и плохие» чувства.
Вчера на тренерском сборе мы говорили про стыд, про бессилие. Про то бессилие, которое люди испытывают в ситуациях, когда они ничего уже не могут сделать. А как же привычная идея о том, что «Надо что-то делать, надо что-то делать!»? Когда я во время терапии, сидя с клиентом, попадаю в этот лозунг («Треба щось робити!»), то понимаю, что вылетела из сессии. Вместо этого нужно прислушаться к себе, к тому, что со мной сейчас происходит. Возможно, сообщить это клиенту, возможно, запомнить и понять, с чем это связано. За бессилием (то есть перед ним) часто стоит ярость. Какие-то непереносимые чувства, которые человек считает непотребными, неприличными. Психоэдукация, то есть обучение клиента тому, что любое чувство уместно — прекрасно и правильно. И переживание бессилия — это очень ресурсная штука. Если еще удастся узнать, что за ним стоит. Если человек, например, говорит, что есть ситуация, и я ничего не могу с этим сделать, и она связана с каким-то человеком. И потом оказывается, что к этому человеку я переживаю ярость или нежность. Это уже здорово, продвинулся… Оттуда, из этой точки, человек уже сам поймет, как быть. Мы вспоминали на прошлой лекции А. Бейссера и его теорию парадоксальных изменений. Если человек понимает, где он находится, что и как он делает, то это первый шаг к изменениям. То есть как-то будет она потихоньку сдвигаться, эта тектоническая плита, на которой человек находится. Работа по распознаванию чувств, работа с границами, обучение клиента ясному говорению – вот важная часть стратегии терапии.
Много пишут о дисфункциональных коммуникаторах. У Вирджинии Сатир хорошо написано об этом. Как люди общаются? Они могут посылать двойные послания (каждый из нас это делает), могут не заканчивать фразы, использовать безличные формы, начинать, например, с того: «….и вот он идет по двору», а кто этот «Он» — непонятно. Если спросить: «Ты о каком Оне говоришь?», то могут обидеться и сказать: «Ну как ты не понимаешь! Васенька же». Кто этот Васенька? Дальше может быть острая полемика, потому что предполагается, что другой должен телепатически догадаться, о каком именно Василии идет речь. Люди могут использовать сверхобобщения («все», «всегда» и «никогда»). Или потрясать собеседника абстрактными фигурами. Говорить: «Заботься обо мне!», и другой идет и заботится об партнере сообразно своим представлениям о заботе, а тому это не подходит. Но он не будет скрупулезно прояснять, что это значит – «заботься», и нужно учить человека скрупулёзному прояснению. Потому что для каждого нашего собеседника каждое наше слово имеет свой смысл. Если я сейчас скажу: «Давайте встретимся вечером на пляже?», то вы можете представить, что из этого получится. Возможно, троих из вас я случайно найду где-нибудь… А если я скажу, например, что мы встретимся в 19:30 у правого угла отеля со стороны моря, то у меня будет больше шансов вас там дождаться. Понятно, что лень уточнять и прояснять, лень задавать прямые вопросы, и человек боится обидеть собеседника, и боится утратить отношения, да и «зачем устраивать прояснения и уточнения, если потом так плохо?».
Хорошо бы обучать клиента, если он, например, занимается подменой реальности другого человека, исследовать то, что за этим стоит. Потому что из-за страха потери люди начинают другого унижать, оскорблять и т.д. Из обиды, из боли, которую невозможно выразить, потому что, например, «мужчина не должен плакать», и поэтому ему легче оскорбить свою супругу, бросить в нее книжечкой и так далее.
И если говорить о границах и о спасательстве, то помогает знание о том, что у каждого человека есть свой путь. Он может нам нравиться, а может и не нравиться. Мы можем считать его пагубным, разрушительным, а себя, конечно, Человеком в белом пальто. Никто не знает, когда мы умрем, и у нас нет гарантий. Мы можем прекрасно себя вести, выполнять все требования и циркуляры, прийти на троллейбусную остановку, стоять на тротуаре, и нас насмерть собьет пьяная тетка на машине (так уже случалось).
А можем вести себя, как угодно, пьянствовать, веселиться, и в преклонном возрасте в окружении любящих внуков отойти в мир иной. Гарантий нет. Это не школа. Тут никто не будет ставить хорошую или плохую оценку, и диктовать другому человеку, каким должен быть его путь и его счастье, мы не имеем права. Это некорректно, мягко говоря. Человек может проходить свой путь, и он будет страшен и опасен. Я вспоминаю, как очень давно Р. Браунинг написал поэму про Чайльда Роланда, который шел к Темной Башне. Он потерял друзей, претерпел всяческие мучения. Уже в наше время Стивен Кинг пишет свою эпопею о том, как Роланд Дискейн идет к Темной Башне. И он достигает ее, и снова начинает свой путь сначала.
Эти истории — про экзистенциальное путешествие любого человека. Так, если со стороны посмотреть, ну какой дурак туда двинется? Там страшно. Там гибнут люди. Дойдешь до конца или нет — неизвестно. Главное, чтобы кто-то остался ждать (и это уже про доверие к путнику). Учить человека доверию невозможно, потому что оно должно родится и расти в терапии годами. Нужно создавать безопасность этому человеку, и объяснять, что доверие — это всегда риск. Открываться собой, говорить о себе правду, предьявлять себя — это всегда риск.
Ирина [Чехова] уже упоминала о различии между бесстрашием и смелостью. Страх присущ каждому из нас. Можно бояться, но делать. Или решить не делать. И это выбор, к которому можно уважительно отнестись. И П. Филлипсон говорил, что он с уважением относится к клиенту, который решил прекратить терапию — на время или навсегда. Для того, чтобы путем жертвы собственным Self, его части, сохранить важные для себя отношения. Он уходит в свою жизнь, и мы ничего не можем ему сделать, мы не можем кричать: «Ты куда? Тебе ещё терапия нужна! Оставайся!». Так поступают некоторые терапевты, а я считаю, что это неправильно, потому что мы воспроизводим то, что с ним делали многочисленные люди из его окружения.
И нужно обучать верить себе. Потому что единственный компас, который у нас есть — это наше сердце. Больше у нас нет ничего. Если у нас неполная карта или она отсутствует, мы можем слушать себя.
— — — — — — —
Приглашаем в учебные программы:
- Психологов, студентов, педагогов, социальных работников, а так же тех, кто мечтает сменить профессию — программа «Теория и практика гештальт-терапии» информация о программе по ссылке
- Программа для тех, кто хочет получить профессиональное образование в области психологического консультирования информация о программе по ссылке.
- Лекции для психологов, психотерапевтов «Духовные практики как исторические корни современной психотерапии» информация о курсе лекций по ссылке.
- XIX Коктебельский интенсив — регистрация открыта, подробности и запись по ссылке